В долг перед Родиной

Как освободиться от санкций запада с его же помощью.

Деньги могут испортить отношения даже между близкими родственниками, что уж говорить о государствах. Именно денежный вопрос — хотя не только он, конечно, — спровоцировал первое масштабное объявление экономической блокады России со стороны европейских держав больше века назад, в 1918 году.

Отказ от внешних долгов царского правительства был старой идеей большеви­ков. Еще в ходе революции 1905 года Петросовет под руководством Льва Троцкого опубликовал манифест, в котором провозгласил необходи­мость финансового краха царизма и категорически предупредил, что долги Романовых не будут признаны победившим народом. «Мы решили не допускать погашения займов, которые правительство взяло на себя, когда оно явно и открыто вело войну против все­го народа», — заключал манифест.

После чего Петросовет, собствен­но, и арестовали. Уже позже Троцкий писал: «Неправильно говорить, что Октябрьская революция не признает никаких обязательств... Обязательство, которое она взяла на себя 2 декабря 1905 года, она выполнила 10 февраля 1918 года. Революция имеет полное право напомнить кредиторам цариз­ма: „Господа, вы были своевременно предупреждены“».

Государственный долг России перед началом Первой мировой войны, в 1913 году, составлял 930 млн фунтов стерлингов (примерно 50% ВВП). К мо­менту Октябрьской революции долг вырос в 3,5 раза, до 3,385 млрд фунтов.

В начале января 1918 года советское правительство приостановило обслу­живание внешнего долга, а в начале февраля постановило списать все цар­ские долги и долги Временного прави­тельства. Одновременно было принято решение о конфискации и национа­лизации всех активов иностранных капиталистов в России. В марте же был заключен сепаратный мирный договор с немцами в Брест-Литовске, который союзники восприняли как нарушение обязательств перед ними по экономи­ческой блокаде Германии.

Кредитный пунктир

Правительства США, Великобрита­нии и Франции разорвали отношения с Россией после Октябрьской рево­люции. Новую власть не признавали, страны Антанты всерьез полагали, что большевики — это ненадолго. Союз­ники решили любой ценой поддер­живать Белое движение, чьи генералы обещали платить по царским долгам, а также стремление к независимости бывших российских территорий — в надежде на то, что их правительства возьмут на себя часть выплат.

Яростнее всего вели себя французы: Франция была главным кредитором России и предоставляла самые круп­ные займы, в Париже Москва активнее всего продвигала продажу российских облигаций. В 1919 году во Франции на­считывалось около 1,6 млн держателей российских облигаций на сумму, экви­валентную 4,5% французского ВВП.

Свою роль играла и боязнь распро­странения революционных идей — ос­новная тяжесть боев Первой мировой легла на Францию, и именно там идея категорического прекращения войны была наиболее популярной. Англичане были не столь единодушны — если мо­тором антибольшевизма был Уинстон Черчилль, то, например, премьер- министр Дэвид Ллойд Джордж зани­мал более умеренную позицию.

Впрочем, Ллойд Джордж был скорее прагматиком, нежели пацифи­стом — он надеялся на то, что Советы продолжат войну с немцами, и это для британского премьера было важнее. «Любая попытка немцев вмешаться в дела России будет подобна попытке ограбления чумного дома», — образно говорил он. Однако антибольшевист­ское лобби перевесило, и союзники решили ограбить «чумной дом» сами, объявив интервенцию.

Заклейменное золото

Основными методами антиболь­шевистской борьбы стали все же не военные, а экономические. Москва была готова платить золотом за им­порт товаров крайней необходимости, но советское золото было объявлено вне закона. Это стало огромным пре­пятствием для советской торговли. В США любое лицо или компания, желающие использовать золото для какой-либо сделки или ввезти его в страну, должны были подписать официальное заявление о том, что это золото не имеет ничего общего с боль­шевистским правительством.

Обходные пути этого запрета были вскоре найдены. Советское золото стали продавать через нейтральную Швецию — конечно, с большим дис­контом, до 25%. Там его переплавляли в слитки с шведскими клеймами. Активно шла торговля с Германией. Американские, французские да и ан­глийские банки на самом деле тоже считали, что деньги не пахнут, — чем- то же Советы должны были расплачи­ваться за поставки оборудования. Но в 1920-х годах отправка золота за рубеж зачастую превращалась в настоящую спецоперацию, иногда за ним начи­налась буквально охота с попытками арестовать груз по дороге.

Официально торговую блокаду объявили уже после подписания Вер­сальского договора. В октябре 1919 года Верховный совет Антанты направ­ляет ноту Германии и нейтральным странам, предлагая присоединиться к блокаде Советской России: «Явно выраженная вражда большевиков по отношению ко всем правительствам и распространяемая ими за границей интернационалистская программа революции представляют собой опас­ность для национального существова­ния решительно всех держав».

Запрещались заход кораблей в рос­сийские порты, экспорт товаров, выда­ча виз, банковские операции и даже по­чтовое сообщение. О долгах в этой ноте не говорилось ничего, но этот вопрос оставался ключевым. Фактически ему была посвящена конференция в Генуе в 1922 году, во время которой европей­цы всячески уламывали большевиков признать царские долги в уверенности, что у разрушенной страны нет иного выхода. Но в итоге безуспешно, хотя советская делегация и соглашалась воз­обновить выплату части царского долга с отсрочкой на 30 лет на определенных условиях. В частности, Советы наотрез отказывались от создания международ­ной комиссии по царским долгам, что, по сути, означало иностранный надзор над советскими финансами. Антанта выдвигала и политические условия — например, прекращение коммуни­стической пропаганды в колониях западных стран. Большевики, в свою очередь, требовали признания — и но­вых займов.

Ознакомившись с довольно агрес­сивными предложениями Запада, большевики прямо в разгар Генуэзской конференции сделали резкий финт — подписали с немцами двустороннее соглашение в Рапалло, предусматрива­ющее взаимный отказ от финансовых требований и развитие торговли.

«Русская революция не нуждается в оправдании перед собранием держав, многие из которых насчитывают в своей истории не одну революцию... Революция, как и все великие народ­ные движения, приравненные к обсто­ятельствам непреодолимой силы, не дает права возмещения убытков тем, кто от нее пострадал», — гордо произ­нес в Генуе наркоминдел Георгий Чи­черин и сослался на опыт... Франции, напомнив, что в 1792 году француз­ский Конвент провозгласил: «Сувере­нитет народов не связан договорами тиранов», — отказавшись от большей части государственного долга.

Чичерин требовал от иностранных держав, организовавших вооруженную интервенцию в России, перестать раз­говаривать с ней как победитель с по­бежденным. Россия не была побежде­на, настаивал нарком, а значит, с ней надо говорить на языке равенства.

Без контрибуций так без контрибуций

Справедливости ради надо сказать, что большевики были последовательны в своем тезисе «мира без аннексий и контрибуций». Договор о дружбе, за­ключенный между Советской Россией и Персией в феврале 1921 года, списы­вал персидские долги. Новая власть, согласно договору, «отказывалась от экономической политики, проводи­мой на Востоке царским режимом, состоявшей в том, чтобы ссужать персидскому правительству деньги не для экономического развития страны, а скорее за его политическое подчине­ние». Точно так же были аннулирова­ны денежные обязательства Турции и Польши.

А годом ранее Советская Россия заключила мирные договоры с прибал­тийскими странами, которыми избав­ляла их от ответственности за царские долги. Договоры с Эстонией, Латвией и Литвой предусматривали также обязательства возвращения имущества и ценностей, вывезенных царским режимом, и выплату компенсаций за ущерб, нанесенный войной, в раз­мере 15 млн золотых рублей Эстонии, 3 млн — Литве и 4 млн — Латвии. Поль­ше по аналогичному договору было обещано 30 млн. Этот договор был даже более значительным, поскольку Поль­ша рассматривалась союзными держа­вами как ключ к изоляции России.

Договоры с Германией и прибал­тийскими странами были одним из шагов России по прорыву блока­ды. Другим стала пропаганда иностранных концессий. Первые попыт­ки наладить контакты с западными предпринимателями относятся уже к 1918 году.

Приемлемые жертвы

Заграничных капиталистов в Россию приглашал сам Владимир Ленин. «Если рабочая революция в других странах замедлилась, то нам приходится идти на некоторые жертвы, лишь бы добиться быстрого, даже немедленного улучшения положения рабочих и крестьян, — объяснял он. — Жертвы состоят в том, что мы десятки миллионов пудов ценных продуктов отдадим капиталисту в течение ряда лет, а улучшение положения рабо­чих и крестьян состоит в том, что мы получим тотчас добавочное коли­чество нефти, керосина, соли, угля, земледельческих орудий и проч. Мы не вправе отказаться от немедленного улучшения положения рабочих и кре­стьян, ибо это необходимо при нашем разорении, а указанные жертвы нас не погубят».

В 1920-м в стране создали Главный концессионный комитет (ГКК) с отде­лами во всех регионах — часть Новой экономической политики. Специаль­ный декрет гарантировал иностран­ным бизнесменам, что их имущество не будет национализировано, а усло­вия контрактов не будут изменены.

В предложениях недостатка не было — их поступали сотни, по боль­шей части из Германии. Первым кон­цессионером стал американец Арманд Хаммер, получивший право на раз­работку асбеста под Алапаевском. До самой смерти бизнесмен считался большим другом Советского Cоюза.

Эффективность предприятий с ино­странным капиталом зашкаливала: «Рентабельность концессий, работа­ющих на внутренний рынок, выходит за всякие пределы и достигает в не­которых случаях до 400% на инвести­рованный из-за границы капитал», — говорилось в одном из отчетов ГКК. Правда, советская власть находила, что это как-то не по-социалистически, так что выражала желание, наоборот, «ограничить хищнические прибыли». К тому же существование концессий, управлявшихся по отдельным пра­вилам, неумолимо входило в проти­воречие с классовым подходом — на предприятиях постоянно случались конфликты между профсоюзами и администрацией. Со сворачиванием НЭПа ликвидировали и концессии.

Атака контрабандиста

На момент объявления НЭПа и даже на момент Генуэзской конференции СССР все еще оставался непризнан­ным государством. Несмотря на это, торговые отношения уже начинали налаживаться. Ведь деньги способны не только испортить отношения, но и наладить их.

Уже в январе 1920 года, через четыре дня после ратификации Версальского договора державами-победительни­цами и Германией и через несколько месяцев после объявления блокады, британский премьер Дэвид Ллойд Джордж на заседании Верховного совета Антанты поддержал идею ее снятия. Идеологический принцип обошли, предложив торговать не с Советским государством, а как бы с советским народом напрямую, через Центральный союз потребительских обществ.

А представлял доклад о восста­новлении торговли председатель правления Центросоюза Александр Беркенгейм, бывший эсер и один из руководителей кооперативного движения в России. Еще в 1918 году он отправился на Запад во главе деле­гации, которая провела переговоры и с Ллойдом Джорджем, и с Клемансо. «Нас не интересовало, какая полити­ческая партия победит; мы стремились сделать все возможное для несчастного населения России», — говорил Беркен­гейм. Гражданская война, напомним, была в разгаре.

Большевики тем временем захвати­ли руководство Центросоюзом, заочно обвинили Беркенгейма в работе на белогвардейцев и отправили в Лондон вторую делегацию, которую возглав­лял Леонид Красин. С ним англичане взаимодействовать не хотели, но Кра­син был человеком напористым и ре­ шил взять англичан, можно сказать, на абордаж: он распорядился зафрах­товать в Грузии итальянское судно «Анкона», загрузить его товарами в России и привести в Англию явоч­ным порядком. Внезапное появление в устье Темзы этого корабля, гружен­ного каракулем и коврами, вызвало грандиозный переполох, но в итоге власти все же разрешили русским распродать груз.

Лондон согласился на переговоры с Красиным, но настаивал на поли­тических условиях. «Мы знаем, что российскому правительству грозит полная экономическая катастрофа и что оно готово заплатить почти любую цену, — говорил лорд Джордж Керзон. — Мы едва ли можем думать о том, чтобы прийти ему на помощь, не требуя за это нашей цены, и мне кажется, что цена может быть гораздо лучше уплачена прекращением боль­шевистской враждебности в важных для нас частях мира, чем мнимый обмен товаров, в существовании кото­рых в сколько-нибудь значительном масштабе в России есть серьезные основания сомневаться».

Переговоры были непростыми, но Ленин был очень заинтересован в их положительном исходе, и ком­промисс нашли — стороны договори­лись отложить вопрос о долгах и пре­кратить враждебную пропаганду: большевики — в Британской Индии и Персии, а англичане — в странах, ранее входивших в состав Российской империи.

В марте 1921 года англо-советский договор был подписан. Он предусма­тривал и свободу мореплавания, и со­действие взаимной торговле, и многое другое. Фактически это был первый документ, означавший признание Советского государства — пока еще не политическое, но и оно уже было вопросом времени. Соглашение стало возможным по нескольким причинам: прекращение советско-польской вой­ны, поражение белых в Гражданской войне (к тому моменту они были уже почти везде разгромлены, был пода­влен Кронштадтский мятеж — послед­няя надежда антибольшевистских сил), а также объявление НЭПа и, конечно, желание европейских предпринимателей продавать, а совет­ской власти — покупать.

Блокада была прорвана, вскоре последовали аналогичные соглаше­ния с другими странами. Конечно, это не означало безоблачных отноше­ний — в 1930-х США, Великобритания и Франция не раз вводили эмбарго на советские товары в связи с исполь­зованием труда заключенных или обвинениями в демпинге, на что СССР отвечал своими контрэмбарго, симме­трично запрещая делать закупки в, как бы сейчас сказали, «недружественных странах» и пользоваться их портами. Но все эти санкции носили времен­ный характер. Вопреки геополити­ческим обидам бизнес всегда умел договариваться между собой.